Разбрасывая в разные стороны комья песка, ноги сами несут к журчащей воде. Иногда наступает момент, когда хочется послать подальше все и всех, сбросить как пропитанную потом рубашку все обязательства, обещания, разгрызть все спутывающие оковы и убежать, улететь, уплыть, уползти в то место, где всего этого нет и можно просто набирая полную грудь, вдыхать и выдыхать через легкие одну лишь чистую, концентрированную свободу. Но если всерьез разобраться, свободные пляжи, заполненные вечным солнцем и теплой океанской водой существуют лишь на картинке, висящей на стене в офисе. На мгновение появляется ощущение, что за спиной бьются могучие крылья, с разбега по песку, отрываешься от земли и взлетаешь, но лишь для того, чтобы тут же больно приземлится животом в противную грязь. Не может быть рая земного там, где однажды поселился человек, ведь рожденный ползать, летать не может.

Главный герой фильма "Пляж", простой американский турист Ричард тоже порядком подустал от благ цивилизации и экзотических красот, выставляемых на показ для иностранцев. Его влечет настоящая свобода, необузданная дикость, причем непременно вдали от человеческой цивилизации. Случайный сосед по отелю оставляет ему карту, на которой указано местоположение его мечты — острова, которого не касались взорф современного мира. Вечное солнце, соленый океан, море дикорастущей "травки" и.... это сладкое слово — свобода, безо всяких ограничений. Однако, вскоре Ричард поймет суровую истину: в этом мире ничто не дается бесплатно, и даже желание жить вдали от других, тоже имеет свою цену...

Этот фильм стал знаковым для британского режиссера Дэнни Бойла. Дорогу в Голливуд ему проложил мчащийся бронепоезд под названием "На игле", но именно "Пляж" стал своеобразной лакмусовой бумажкой — сможет ли режиссер сохранить свой стиль и успешно интегрировать собственные мотивы в ткань крупнобюджетного голливудского проекта. От Бойла ждали ни много, ни мало — новой воплощенной культовости, живой классики. Роман Ирвина Уэлша о поисках личной свободы внутри замкнутого урбанистического кольца Эдинбурга, сменило произведение Алекса Гарланда, продолжающего ту же тему поисков только во всем многообразии мира внешнего. Для героев его романа, жажда свободы выливается в странствия в поисках настоящего земного рая, Земли обетованной, а поколения героев "На игле" и "Пляжа" в совпадают. Просто, не найдя счастья на донышке медицинского шприца, те же стремления и мотивы сами несут героев в открытый для полного исследования, огромный и почти бескрайний мир.

Казалось бы, вот она — свобода! Высоченные пальмы, девственные пляжи, ласковые брызги океана....До нее можно дотронуться, попробовать ее соленый вкус, а вокруг — ни небоскребов, ни магистралей, ни общества со своими скучными нормами и табу. Однако, есть преграда, которая не позволяет, по началу одуревшему от счастья дикарю взять и начертать на песке собственный рай на грешной земле, и кроется она внутри каждого человека. Бросая вызов человеческому обществу как Системе со всеми его условностями, герои фильма неосознанно начинают возводить Систему собственную. Ведь, дикарь — это один человек, а когда их становится двое, трое и т.д. они уже образуют общество, которое обязательно начинает развиваться по собственным неисповедимым законам. Сразу же выделяются вожаки и ведомые, обязанности и неизбежные наказания. Рай земной, минуту назад переливающийся своими кущами, вдруг разверзается гееной огненной, а ошеломленному герою только и остается глядеть на то, куда завела их дорога, вымощенная самыми благими намерениями, неустанно вопрошая, почему так произошло.

Гарланд и Бойл задаются тем же вопросом, который в разное время мучил авторов таких культовых произведений, как"Повелитель мух" и "Сердце тьмы". Поселившись в отеле, Ричард смотрит на большом экране кадры легендарного путешествия по всем 9 кругам современного Ада в копполовском "Апокалипсисе сегодня", которые предвосхитят его собственные странствия. Любопытно, что в романе, в качестве подобного предзнаменования использовались кадры из спилберговского "Списка Шиндлера", что лишь подчеркивает отличие бойловской трактовки от книжной. Книга повествовала о том как из идеалов и наивных мечтаний возникает новая тоталитарная система, чей потенциал ничем не отличается от того же Холокоста.

Бойл пошел чуть дальше, и общество всеобщего принуждения, в фильме сменяется настоящим адом. Там, где Гарланд бичевал законы развития человеческого общества, неизбежно приводящие к эксплуатации одной особью -другую, Бойл занят обличением самой человеческой природы. Общественный закон лишь подталкивает человека к насилию по отношению к другим, но внутри него сидит маленький зверь, который в душе и сам рад подчиняться подобным командам. Подобно огненным фонтанам от напалма из легендарного копполовского шедевра, ад бойловского Пляжа — тоже, есть творение рук человеческих. Настоящую свободу не найти в диких природных красотах, ее можно отыскать только внутри человеческой души. Однако, пока там сидит маленький зверь, готовый принуждать и разрушать, властвовать и подчиняться, любая райская красота будет казаться настоящей преисподней, а небесный рай окажется навсегда потерянным.

Кроме своеобразной режиссерской "проверки на вшивость", этот фильм стал серьезным испытанием и для исполнителя главной роли. Для Ди Каприо эта была первая роль после масштабной "титаникомании", которая должна была показать вектор развития его дальнейшей кинокарьеры: романтические роли до пенсионного возраста, либо ориентир на более серьезные работы. Роль в Пляже недвусмысленно показала, что актеру ближе вторая стезя, с которой он справился вполне достойно. Визуальная составляющая фильма блистательно выдержана прекрасной операторской работой Дариуша Хонджи, который превращает каждый ракурс в блестящую от гланца открытку из туристического агентства.

Однако, в этом кроется и наиболее серьезный недостаток картины Бойла: повествуя об очень серьезных вещах, она в то же время, остается типичным воплощением типично голливудского подхода, когда от картинки не оторвать глаз, современное музыкальное поп-сопровождение убаюкивает слух, и в итоге смысловая составляющая постепенно растворяется во всем этом зрелище, подобно куску льда в шипящем, переливающемся на солнце стакане колы. В отличие от "Пляжа", более колючий и непричесанный "На игле" смотрелся гораздо искреннее.

Поднявшись с земли, отряхиваемся и вновь натягиваем на себя сброшенные личины, примеряем забытые обязательства, потуже затягиваем галстучный узел. Из мира тонн желтых песчинок, путь снова лежит в измерение холодных коридоров и безупречных офисов. Попытка этого, первобытного бунта, спустя какое-то время вспомнится с легкой усмешкой. Для чего нужна эта свобода, когда ты, сам того не ведая продолжаешь возводить вокруг нее мысленные барьеры? Зачем тебе крылья, если на них нельзя взлететь?

"Солярис" Андрея Тарковского.

Эпопея с созданием «Соляриса» вылилась в битву двух художников — титанов: польского фантаста-мыслителя и философа Станислава Лема и советского кинорежиссера Андрея Тарковского. В 1961 году в своем романе Лем сформулировал тот же тезис, к которому спустя 7 лет приведут совместные усилия сценариста Артура Кларка и режиссера Стэнли Кубрика: человечество в целом, еще не достигло того уровня, чтобы претендовать на открытие новых космических далей. Все попытки понимания иного разума будут обречены на неудачу, пока человек не сможет полностью познать себя самого. Когда впоследствии эта идея была вымарана Тарковским из экранизации, Лем жутко рассердился и назвал фильм более мелодраматичной вариацией на темы «Преступления и наказания». Право этой экранизации на жизнь он признал лишь в 2002 году, после просмотра безжизненного «римейка» Стивена Содерберга, когда создателя оригинальной картины уже не было на свете долгих 16 лет.

Психолог Крис Кельвин прилетает с Земли на космическую станцию, жители которой занимаются изучением неизвестной формы разумной жизни — Мыслящего океана планеты Солярис. На каждую попытку со стороны ученых познать Океан, Сверхразум отвечает встречной попыткой и выпускает против исследователей все их грехи, страхи, сублимации и потаенные кошмары, воплощенные во плоти. И вскоре, к Кельвину является его жена, которая умерла много лет назад по его жестокой оплошности. Появившись, она вновь и вновь вытаскивает из него наружу, старательно забытое им чувство вины, заставляя его снова переживать весь ужас давнего греха. И избавиться от этой пытки совестью невозможно, остановить ее может лишь сам Океан.

Многих знакомых удивил выбор Тарковского снимать научно-фантастический фильм — и это после сложного исторического «Андрея Рублева». На деле, это была всего-лишь форма компромисса: режиссера неумолимо тянуло в христианскую тематику, но она, по вполне понятным причинам, не находила понимания у руководства Госкино. Все его проекты, так или иначе с ней связанные, были зарублены — и экранизация «Бесов», и «Житие протопопа Аввакума». И тогда режиссер пошел на хитрость: он взял научный, сугубо атеистический роман и.... прочел его по-своему, выискивая между строк собственные любимые темы и конфликты, превратив драму ученого в трагедию человеческого покаяния. Кроме того, им двигали большие творческие амбиции: посмотрев 3 годами ранее «Космическую одиссею» Кубрика, он остался недоволен его излишней перегруженностью спецэффектами . И одна из задач художника: доказать, что философское кинопроизведение о Космосе можно снять без технических излишеств, не пожертвовав, при этом художественной выразительностью.

Визуальный ряд «Соляриса» достоин преподавания в киношколах. Виртуозность операторской работы Вадима Юсова невозможно описать словами: живые, искрящиеся картины природы, холод космической станции, чужеродность Океана — все это снято настолько здорово, что кроме цветовых оттенков передает даже температурные изменения происходящего на экране. Образ самого Океана заменила снятая методом многократного увеличения химическая реакция, но благодаря оператору, монтажеру и амбиентной музыке Артемьева, которой сопровождается незримое присутствие Разума, сомнения в реальности образа не возникает ни на минуту. Этим образом, Тарковскому удалось доказать свою правоту: с помощью художественной атмосферы, можно добиться гораздо большего, чем при участии даже самых дорогих и современных эффектов.

На самом деле, фильм Тарковского, одинаково неразумно сравнивать, как с киношедевром Кубрика, так и с романом Лема. Это совершенно разные произведения на разную тему: Кубрик, в своем типичном стиле судит человечество с непримиримостью Господа Бога, а у Тарковского — через страдание, мучение находят Его в отдаленном уголке Космоса, вдали от собственного дома. У Лема мы видим поиск истины, научных гипотез, а у Тарковского весь фильм пронизан темой искупления: лишь вдоволь пережив снова и снова момент собственного греха, герой в итоге, может обрести право на покаяние. Дабы подчеркнуть драматизм ситуации, режиссер превращает путешествие Кельвина на Соляриса, фактически в билет в один конец. Соглашаясь на перелет (в романе, весьма заурядный), он навсегда прощается со своим отцом, которого из-за длительности полета, ему больше не суждено увидеть. И этот мотив добровольного изгнания от единственного близкого человека, добавляет в его покаяние новых библейских мотивов. Ведь, не даром, фильм заканчивается ожившей репродукцией знаменитой картины Рембрандта "Возвращение блудного сына" под звуки, не менее знаменитой хоральной прелюдии Баха "Ich ruf' zu dir, Herr Jesu Christ" ("Я взываю к тебе, Господи Иисусе Христе"). Полагаю, что любые комментарии будут излишними.

Самые яростные схватки разгорелись у автора и режиссера за право на жизнь вступительных эпизодов фильма, показывающих жизнь Кельвина на Земле. Лем холодным разумом вечного агностика так и понял выразительной метафоры, которой Тарковский пытался объяснить чужеродную природу Соляриса. Все это: и журчание воды в ручейке, и шум развивающейся листвы, и щебетание птиц было жизненно необходимо для того, чтобы сравнить с той картинкой, которую в финале Океан возведет для Кельвина. Считав правильно информацию на теоретическом уровне, он не сможет вдохнуть в нее жизнь: в его построенной реальности вода не журчит, птицы не поют, а деревья уродливо торчат, подобно гипсовым, неживым. В этом и заключается принципиальное отличие книги от фильма: в романе Лему потребовалось более 200 страниц, много тысяч слов и несколько научных теорий для того, чтобы объяснить всю бездну непонимания, распростершуюся между людьми со станции и чужеродным разумом. Великолепному визуализатору Тарковскому для той же цели понадобилось выстроить, как в кривом зеркале всего 2 идентичных эпизода.

В итоге, в отличии от автора романа, Тарковскому не нужны ни теории, ни само научное познание. Для режиссера, главное — не сам результат, который так же недостижим, как у Лема, а скорее правильное направление, двигаясь в котором Кельвин и сам Океан сливаются в спасительном покаянии. За долгое время, проведенное на станции, вглядываясь в пустые глаза Соляриса, Кельвин осознает, что единственное, что объединяет его с могущественным Сверхразумом — это то,что любое разумное существо во Вселенной всегда страдает извечным одиночеством истинного творца. Отбрасывая все попытки понимания, он просто погружается в спасительные волны Океана, прекратив все внутреннее сопротивление и просто отдается его могущественной и непостижимой воле. Склонив колени, уткнувшись лицом в его безграничную милость — как Сын перед Отцом : Человек и его неисповедимый Создатель.

Речь пойдет об очередном "событии" в жизни российского кинематографа, экранизации повести Гоголя "Тарас Бульба", предпринятой режиссером Владимиром Бортко.

Со страниц книги, отточенной мастерским пером, читателю улыбается персонаж народного фольклора Рудый Панько, который предлагает отправиться вместе в увлекательное путешествие в мир добрых молодцев, парящих в воздухе на спине плененныхых ими бесов, летающих в рот галушек, таинственных перевоплощений и народных легенд цикла "Вечера на хуторе близь Диканьки". Той же загадочной улыбкой Джоконды, вторит ему с портрета, руки художника Федора Моллера и сам великий классик. Его стиль — изящный гротеск, картинная проза — виртуозным росчерком пера и мазью народных украинских былин. Можно ли всерьез воспринимать народные сказания, в которых гробы летают по церкви или ведьмовская сила обращает женщину в кошку? Проза Гоголя — это не мистика, не фантастика, а литературная фантасмагория, идущая из глубин народных сказаний, наделяющая героев богатырской силой, сказочными способностями и прозорливыми речами, достойными любой эзоповой басни.

И хотя "Тарас Бульба" относится не к "Вечерам", а к циклу "Миргород", являющемуся их номинальным продолжением, дух весело ухмыляющегося в усы народного сказочника — пасечника, незримо витает над всей повестью. Сам Тарас — чисто фольклорный персонаж с былинной статью и речами Илья Муромца. В его истории теснится не реальный человек, а та же фантасмагория, атмосфера кровавой народной сказки, в которой, как и в любом мифе, отражаются не исторические факты, а скорее отношение народной молвы к тем или иным событиям. Все страницы повести пропитаны духом легенд о народной храбрости, постоянно складывается ощущение, будто крики казаков, обладающие силой Иерихонской трубы, во вот обрушат стены на их врагов, а сами герои, подобно титанам, даже с отрубленными головами встанут на поле боя, чтобы продолжить свою битву.

Увы и ах, но в современных экранизациях классики нет места для таких тонких нюансов. Сейчас принято, либо запихивать в сценарий целиком всю книгу, не предпринимая ни малейших попыток осознать ее истинную суть (смотри, например телеверсию "Золотого теленка" или "Обитаемый остров: Схватки"), либо маскировать ею дичайшую отсебятину, которая очевидно заставляет самого классика вращаться в горизонтальной плоскости, со скоростью центрифуги. У Бортко получился второй вариант: вроде и хотели, как лучше — снять "Тараса Бульбу", а получилась экранизация повести "Как Владимир Владимирович надругался над Николаем Васильевичем".

Гоголь писал картины в прозе, сам сюжет служил ему лишь карандашом, который потом щедро раскрашивался красками языка и национального колорита. Понятно, что литературный язык невозможно перенести на экран, и успокоившись на этом, создатели зачем-то обратились к стилю "ожившей Третьяковки". Вот "Запорожцы пишут письмо турецкому султану" Репина, реконструированная на экране до мелочей, только на этот раз — с участием самого Тараса Бульбы. Вот — герои, сошедшие с полотна "Казаки на привале на фоне горного пейзажа" Павла Ковалевского. Все это не работает на раскрытие гоголевского колорита, а рождает ассоциации с учебным диафильмом, пригодным для использования, разве что на уроке МХК. Визуальный ряд составлен таким образом, что каждый кадр можно выделить, взять в рамочку и использовать для заставки спонсорского телеканала в стиле "Россия — щедрая душа". Если фильм Бортко провалится в прокате, он всегда сможет заработать дополнительные деньги, продавая скриншоты кондитерским фабрикам для рекламы их новой продукции. Только, причем здесь Гоголь?

В прессе Бортко неоднократно заявлял, что в его фильме соблюдается полная аутентичность по отношению к первоисточнику, мол все претензии — к юбиляру. Ай-ай-ай, как некрасиво. А сцены с участием зловредных и мерзких поляков, которые сняты в незабвенном советском стиле совещания в ставке Гитлера? А сцена пыток и казни Остапа, целиком позаимствованная из гибсоновского "Храброго сердца" — настолько дословно, что внутренне ожидаешь момента, когда герой оторвется от дыбы и хрипло проорет на чистейшем английском: "FREEDOM"? А чистейшая отсебятина с убийством жены Бульбы — практически, по Твардовскому "Враги сожгли родную хату"? А сами описания грехопадения Андрия — в лучших традициях инквизиции, где за тыканием в кадр обнаженных женских грудей, сразу же начинает мерещиться разверзнувшаяся пасть геены огненной? Владимир Владимирович, а Вы уверенны, что мы с Вами одного и того же классика читали?

А главное — превратившись из народного сказания в пафосный исторический боевик, связь с литературой теряется окончательно. Бульба превращается в Уильяма Уолласа, а все речи казаков — в шутовской балаган, предельно наигранную постановку в так любимом, нашими кинематографистами стиле православного комикса с нарисованными над чубами нимбами и торчащими под шлемами рогами. Убожество фантазии при съемке битв поражает. Битвы у Бортко — это просто нелепое чередование одних и тех же кадров пронзания острым орудием (саблей, пикой) человеческой плоти, снятые в стилистике копи/паст и рассованные по всем батальным сценам, методом генератора случайных кадров. Хуже них — только, непонятно каким чудом пережившая клиническую смерть российского бандитского кинематографа, электронная музыка, вызывающая совсем уж неприличные ассоциации не с битвой за Родину, а с разборкой за дележ воровского общака. Ни у кого не возникло желания поставить ее на мобильник? Достаточно отправить короткое сообщение на номер...

Подбор актеров добивает экранизацию, подобно удачному удару пики в глаз. Второй план отчаянно пытается вылезти из своего сериального амплуа, но безуспешно. Петренко выдавливает из себя очередного недопечорина, Вдовиченков — вечного БриБумера, только с горилкой. Боярскому явно скучно без шляпы и гитары. Отдувается один Ступка, но и его прыть быстро подрезает невнятный сценарий. Гоголевские речи из глубин народного самосознания, на экране наделяются узнаваемыми голливудскими интонациями: от "Гладиатора" до "Последнего самурая", но вместо дежурной скороговорки, превращаются, практически в парламентские чтения, и в итоге вместо прилива патриотизма вызывают лишь кривую неуместную улыбку.

Похоже, что в ходе съемок фильма, Бортко сам потерял путеводную нить и забыл, что он хочет всем показать. Очередной псевдоголливудский эпик? Наш ответ злобным соседям, бросающихся из-за границы сомнительными нечистотами вроде украинской "Мазепы" или польской "Катыни"? Подозреваю, что цель донести на экране дух классики, и вовсе отсутствовала в этом списке. Казаки получились шотландцами — с чубами и горилкой, вместо килтов. А вместо поздравления с юбилеем одного из величайшего гениев русской литературы — реквием по его искрометному творчеству, констатация того, что классик безнадежно мертв в душах тех, кто пытается его экранизировать. С подобным подходом к перефразированию классиков, воистину "Редкая птица долетит до середины Днепра », скорее уткнется клювом в землю, не долетев даже до воды.

Сегодня, вниманию моих преданных читателей предлагается авторский обзор фильма Кертиса Хэнсона "Секреты Лос-Анджелеса", 1997 года выпуска.

Все люди на свете неповторимы, каждый человек — как маленький островок, вырезанный жизнью из нервов, плоти и душевных порывов, уникальный по своему рельефу. И построенные ими города, тоже по-своему, уникальны и напоминают своих создателей. Неповторимая, наполненная витающим в воздухе духом творчества Флоренция, возвышенный, пребывающий в вечной любовной лихорадке Париж, чуть душный, сотрясающийся от звона Биг-Бена Лондон. У каждого свой запах, свой звук, своя, присущая только ему одному атмосфера. И у каждого — свои мрачные секреты, хранить которые он будет до последнего.

Вкус Лос-Анджелеса — сладость и горечь, прочувствованные Вами одновременно. Блеск и роскошь богемной жизни, отблики фотовспышек, ревизируюших похождения очередных кинозвезд, белоснежные голливудские улыбки и.... фальшь дорогих проституток, убожество жизни нищих кварталов, повальная наркомания и черная преступность, жестокая борьба за власть и коррупция полиции. Все эти запахи смешиваются в убойную смесь, где ароматы изысканных вин и духов перебиваются несущейся с помоек вонью и запахом тления, давно покоящихся в своих шкафах скелетов. 20 лет назад, но в то же экранное время, этот запах блеска и нищеты душил частного сыщика Джейка Гиттиса, который когда-то работал полицейским в Китайском квартале. Сейчас, их сразу двое — лейтенант Эксли и детектив Уайт, и им на собственной шкуре придется вновь убедится в том, что сердце этого города — один гигантский Китайский Квартал....

Взяв за основу сюжет одноименного романа классика современного литературного неонуара Джеймса Эллроя, режиссер Кертис Хенсон и сценарист Брайен Хельгелланд его заметно упростили, полностью выкинули некоторые сюжетные линии, что впрочем, пошло экранизации только на пользу. Книга Эллроя отличалась слишком безысходной, жгуче черной атмосферой и полным отсутствием симпатичных персонажей, дословно одна порядочная дрянь, среди моря подобных себе разыскивала дрянь покрупнее. Не случайно, под воздействием этих романов, художник Фрэнк Миллер, впоследствии нарисует свою самую мрачную и жестокую графическую новеллу — ныне ставший легендарным "Город грехов", который, по сути представляет собой тот же описанный Эллроем Лос-Анджелес, только доведенный до безумного гротеска.

Героям добавили положительных черт. Из мегакарьериста Эда Эксли сделали парня, который просто хочет не уронить в грязь имя своего отца, погибшего при исполнении (к слову, в книге папа был жив, здоров и являлся одним из ключевых персонажей). Баду Уайту в экранном образе добавили извилин, на роль Джека Винсенса позвали Кевина Спейси, который придал своему персонажу — прирожденному коррупционеру, огромную долю собственного артистического обаяния. Как итог — книга и фильм воспринимаются, как два совершенно разных произведения, а их герои — как совершенно разные люди с одинаковыми именами.

Впрочем, выбросив из фильма 90% всех сцен насилия и секса и сделав тем самым из крайне жестокой книги киноподобие подстриженного ежа, Хэнсон смог придать своему творению нечто большее — дух классического голливудского кино 40-50-х годов. Режиссер сознательно отказывается от одного из главных составляющих "неонуара" — атмосферы безысходности, граничащей с паранойей (типичный пример — "В упор" Джона Бурмана) и возвращается к классике. Весь нуар 40-х до своей скоропостижной смерти был посвящен отношению полов — суровых мужчин в дешевых костюмах и обворожительных роковых женщин. Хэнсон снова возвращает это на экран, и помимо наказания героев, любовная тема полицейского и проститутки играет в его фильме, отнюдь не последнюю роль. И пусть в его фильме, герои смотрят в кинотеатре всего-лишь "Римские каникулы", но во время всех сцен общения детектива Уайта с незадавшимся клоном Вероники Лейк, если присмотреться повнимательнее можно увидеть призрак Богарта из "Мальтийского сокола" или "Большого сна".....

Сама постановка этих сцен, интонации актеров — это признание режиссера в любви к этому, ныне уже подзабытому, но отлично снятому кино. В финале классика одного периода встречает рука об руку с Голливудом 70-х и 80-х, когда герои, словно Бутч Кэссиди и Санденс Кит вдвоем отстреливают приличное количество врагов. Стилистический эксперимент окончательно заканчивается, когда герой Пирса принимает итоговый выбор, схожий с тем, что сделал однажды "Грязный Гарри". Опробованные режиссером стилистические клише выстраиваются в круг и кланяются друг другу в знак признательности о проделанной вместе работе. Всего за два с лишним часа, перед глазами зрителя проходит вся эволюция жанра остросюжетного кино: от 40-х годов и до самой современности, причем снятая очень органично и стилистически точно.

Еще один повод похвалить Хэнсона — это безупречный подбор актеров. Из раскрученных к тому моменту "звезд", фильм мог похвастаться только Спейси, лишь недавно получившим свой первый "Оскар". Все остальные же — Кроу, Пирс, Кромвелл получили звездный статус после выхода этого фильма, и каждый из них превосходно справился, оправдав все ожидания. Единственный непонятный мне лично момент — "Оскар" за лучшую женскую роль второго плана, врученный Ким Бэйсингер. Да, ее героиня очень похожа на Веронику Лейк (желающим в этом убедиться, любезно демонстрируют кадры из идущего по телевизору фильма "Оружие по найму", где эта актриса сыграла свою наиболее значительную роль), но это скорее все-таки заслуга гримеров. Бэйсингер пытается воссоздать на экране образ одной из типичных "богинь Голливуда", но сама роль лишена драматизма, да и уровень исполнения не поднимается выше старательного. Очередная фальшивая улыбка Голливуда, не иначе.

Как итог — типичный образчик голливудской киноклассики с в меру закрученным сюжетом, замечательными актерами и атмосферой. Будучи рожденным от простого желания процитировать свой любимый кинематограф, фильм Хэнсона занял почетное место в том же ряду, откуда черпались его многочисленные цитаты, в очередной раз доказав достижимость типичной голливудской мечты.

Города похожи на людей, настолько же как и сами люди по своему внутреннему миру напоминают целые города. Одних можно представить элегантными франтами, других — пылкими любовниками, третьих — суетливыми бизнесменами. Лос-Анджелесу в этом аттракционе снова уготована непростая роль, которой суждено воплотить извечный контраст между формой и содержанием. Лощеный великосветский подонок, проститутка с золотым сердцем или продажный, но честный коп — прекрасно подойдут для воплощения человеческих свойств родного города. И в этом, очевидно, кроется главный из его секретов.

На очереди, еще один шедевр — "Сердце ангела" Алана Паркера.

Металлические решетки старомодного лифта захлопываются с оглушительным лязгом. Его выбор уже сделан, и это путешествие уже не имеет вариантов — вниз или вверх. Конечно же- только вниз. Кабина спускается, перед глазами мелькают причудливые тени, образующие переплетения света и тьмы — практически, как в жизни любого из нас, но черного здесь гораздо больше. Снизу веет холодом, и остатки света, куда-то исчезают. Лифт приближается к первому этажу, но он то точно знает — на этом кабина не остановится.....

Несмотря на то, что фильм номинально можно отнести к жанру мистического триллера, в нем гораздо больше от творчества Андрея Тарковского, чем от голливудских образцов вроде "Омена" Ричарда Доннера. Многоуважаемые критики смогли углядеть прямую цитату из "Соляриса"в кадрах со стекающей с потолка кровью, однако сходство между фильмами на этом не заканчивается. Даже осмелюсь предположить, что "Сердце Ангела" — это паркеровский вариант на ту же тему, только выполненный в его традиционном, более мрачном, в сравнении с шедевром Тарковского, стиле.

Взяв за основу роман Уильяма Хьотсберга "Падший ангел", выдержанный в нуаровской стилистике, где образ помятого жизнью частного сыщика, словно сошедшего со страниц романов Рэймонда Чандлера встречался по сюжету с новым Фаустом, Паркер превратил экранизацию в притчу об осознании греха и попытках его искупления. По сути, и "Солярис" Тарковского, так же имеющий по сути весьма мало с книжным оригиналом Станислава Лема, повествовал о человеке, переживающем, вдруг проснувшееся у него чувство вины за грехи собственного прошлого. Различие лишь в том, что в финале, Тарковский дает своему герою шанс на искупление и ведет его по дороге к Богу, воплощенному в образе Мыслящего Океана. Грехи же героя Паркера настолько тяжелы, что осознание вины переживаются им лишь по- фрейдовски, на подсознательном уровне, выражаясь в визуальных образах самого фильма — в зеркалах, вращающихся лопастях вентиляторов. Герой лишь неосознанно переживает отголоски своего прошлого, мучаясь от странных дежа вю и пугающих его совпадений. Озарение настигает лишь в последний момент, когда рука мистического Командора уверенно ложится на его плечо, и время, отведенное ему для искупления, давно прошло. Поэтому,вместо спасительного Бога, дарующего Надежду, его ждет лишь потирающая довольно руки, иная высшая инстанция, а вместо Второго Шанса — долгий спуск вниз, который лишь символически завершает его падение.

Паркер сознательно не акцентирует внимание на религиозной символике, которая щедро и без всякой меры была раскидана по литературному первоисточнику — вплоть до того, что все имена героев романа имели весьма банальный мистический подтекст ( Гарри Ангел, Луи Сайфр, Эпифания Праудфут (прозрение), адвокат Вайнсэп ( сорт яблок, намекающий на заветный Плод Познания)).

Перенеся основное действие из Нью-Йорка в оккультную столицу Америки — Новый Орлеан, в котором тайные культы вуду никого особенно не удивляют, режиссер сознательно убивает на корню всю атмосферу сверхъестественности, склоняя зрителя к более рациональному объяснению происходящего на экране. В конце концов, место, где с неведающими обывателями, уживаются поклонники языческих кровавых ритуалов и высокородные эстеты, занимающиеся сатанизмом — это уже непридуманный, реальный Ад на человеческой Земле.

Более того, избавившись от несколько однобокой трактовки Хьотсберга, режиссер подкидывает своему зрителю обильную пищу для размышлений. Отсутствие в фильме спецэффектов и подчеркнуто нереальных мистических чудес, позволяет предполагать и более рациональную трактовку сюжета. Глядя в зеркало, герой видит в нем лишь отголоски собственного подсознания, играющего с ним в дежа вю. Вся борьба добра со злом ведется там, где ей и положено — внутри головы главного героя, а образ Главного Врага Человечества выступает лишь в роли метафоры безжалостного внутреннего голоса разума, который отстранено и холодно расставляет для героя его скрытые мотивы и приоритеты. Кстати, впоследствии, подобный художественный прием дьявольской совести, Люк Бессон очень удачно использует в собственной трактовке "Жанны Д, Арк".

Один из наиболее показательных визуальных образов фильма — вращающиеся лопасти вентилятора, с показа которых на экране начинает твориться разная чертовщина. Кто-то считает, что он олицетворяет образ человеческого жертвоприношения. На деле, вращение, чередование отражений света и тени может отражать и внутреннюю борьбу, происходящую внутри каждого человека — бешеный ритм, с которым внутри человеческого перемешиваются в единое целое мотивы праведного благородства с низменными позывами. Однако, для героя эти вентиляторы неизменно вращаются в обратную сторону, что и неудивительно — ведь, по сути свой однозначный выбор, он уже давно сделал.

Актеры — отдельная песня. Для Микки Рурка, роль Гарри Ангела и по сей день остается самой глубокой и эмоционально насыщенной в его карьере. У Де Ниро, роль Луи Сайфра входит в пантеон его лучших ролей, наряду с Лапшой и Джимми из "Славных парней"- несмотря на то, что он был задействован всего в четырех сценах, ему почти удалось украсть у главной звезды этот фильм.

Лопасти вентилятора останавливаются. Кабина лифта прибывает на нужный этаж. Герой в последний раз смотрит в зеркало, и зритель на мгновение, видит в нем собственное, искаженное от ужаса лицо. Далее будет долгий спуск вниз, и когда он завершит свое падение, то будет не один — вместе с ним в бездны, додуманные, в зависимости от избытка фантазии спустится и его зритель. Почему, несмотря на всю эту предопределенность,безысходность и мрачность, человек все же раз за разом берется пересматривать этот тяжелый и во многом, отталкивающий фильм? Увлекательность отстраненного наблюдения за чужим падением? Или, все-таки, убежденность каждого, что глядя в зеркало, он не увидит там своего чудовищного Джонни Фейворита, и не услышит в финале того же лязга дверей, предваряющего долгий прыжок в холодную бесконечность.

Удивительно, но изначально отнимая надежду у своего героя, Паркер щедро дарует ее своему зрителю. И последнее, что каждый услышит после того, как смолкнут финальные аккорды печальной музыки Тревора Джонса — это стук собственного, человеческого сердца.